Дело незалежных дервишей - Страница 29

Немного суеверно – не желая ни укорачивать срок относительно названного Жанной, ни удлинять его, – он расплатился ровно за три дня, приветливо кивнул служителю, затем, небрежно кинув свою сумку на заднее сиденье, сел за руль и аккуратно вывел «тахмасиб» из гаража. Глядя на доброжелательного, приветливого и неукоснительно соблюдающего все дорожные наставления моложавого мужчину без головного убора, в легкой рубахе и светлых портах, никто бы не заподозрил, что повозку взял в прокат столичный сановник, по служебному рангу и положению своему вполне имеющий право, вздумай он действовать официально, вызвать начальника Асланiвського уезда к себе в кабинет и спросить у него годовой отчет о проделанной работе.

Гладкое, словно отутюженное покрытие шестирядной скоростной дороги с напевным шипением полетело под колеса «тахмасиба». По обе стороны стремительным частоколом замелькали кипарисы. Глядя в зеркальце заднего вида на удаляющийся гараж и полускрытую каштанами мечеть воздухолетного вокзала, Богдан чуть рассеянно размышлял об превратностях истории: благородный и храбрый, но несколько строптивый Хулагу, едва завершив завоевание Ирана, Ирака и Сирии в тысяча двести шестидесятом году по христианскому исчислению, уже в тысяча двести шестьдесят втором едва не поссорился с братским улусом на севере – Золотой Ордой; и если бы к тому времени Сартак не побратался уже с Александром, удвоив тем самым силы своей страны, ссора вполне могла бы завершиться противустоянием и превращением улусов во враждебные друг другу самостоятельные государства. А в одиночку наследники Хулагу вряд ли сумели бы смирить и вразумить вечно кипящий в тех краях могучий котел междоусобиц; и кому бы, в таком случае, досталась теперь, к примеру, вся ближневосточная нефть? Какие страсти, какие интриги и войны бушевали бы там, наверное, в течение многих десятилетий; да что там – веков!

Город, тем временем, уже надвигался из-за горизонта. Богдан неторопливо и аккуратно обогнал большой автобус, везший, по-видимому, пассажиров какого-то более раннего рейса, затем некоторое время вынужден был плестись за широкозадой грузовой махиной – кузов был зачехлен, и что под брезентом, понять ему не удалось; а когда грузовик, повинуясь стрелке на дорожном указателе «Большой южный раскоп», ушел в сторону, перед Богданом открылись окраины Асланiва.

Основательно поработав ночью дома, да и в полете, с материалами по уезду, Богдан неплохо представлял себе свой утренний путь и выработал очередность действий в Асланiве. Первым делом – гостиница. Потом – уездная управа. Потом – снова воздухолетный вокзал: написав сразу по возвращении от Раби Нилыча короткое письмо Фирузе о том, что вынужден уехать, ибо с младшей ее сестрицей, похоже, случилась серьезная неприятность, Богдан уже перед самым выходом из дому снял для очистки совести почту, и слава Богу – потому что обнаружил еще более короткое письмо от почтенного бека Кормибарсова: «Встречай Асланiве. Вылетаю помощь первым рейсом. Ширмамед». От волнения тесть, видимо, перешел на более привычный ему по дням юности стиль телеграмм-молний, и потому ничего толком не объяснил – зачем вылетает, на сколько вылетает, какая такая помощь… Выяснить удалось лишь то, что первый сегодняшний рейс из Ургенча в Асланiв прибывает около половины четвертого по местному времени.

На улицах пришлось сбавить и без того не головокружительную скорость. Город был бы красив и уютен – если бы то тут, то там его не уродовали широко распластавшиеся кучи свежевынутой земли из ям да канав. Частенько эти канавы пересекали наиболее широкие проспекты, приходилось ехать в объезд по каким-то проулкам, и потом сызнова наугад выруливать на продуманную еще в воздухолете, над картой города, дорогу. Несмотря на относительно ранний час, в некоторых раскопах уже копошились люди, большей частью – подростки.

Они, как один, долго и пристально провожали угрюмыми взглядами проезжающую мимо повозку Богдана; чем-то Богдан им не нравился, какие-то не те мысли вызывал; может, он ехал не так, как обычно тут ездят? Но многомудрый минфа, сколько ни присматривался к тому, как ведут себя остальные водители, не выявил никакой разницы. Может, он сам, отчетливо видимый в кабине «тахмасиба», был подросткам чем-то подозрителен или просто неприятен? Честно говоря, взгляды их не сулили ничего хорошего – и Богдану вскоре сделалось не по себе от пристальных и явно недоброжелательных глаз детей. Детей!

Если бы ему еще вчера сказали, что дети могут так смотреть, он бы не поверил.

Однажды ему пришлось остановиться, пропуская марширующую с песней небольшую колонну; тут и девочки, и мальчики, за исключением двух, несших тяжелые, допотопные отбойные молотки, и одного, несшего большой портрет начальника уезда, шли исключительно с карабинами – к счастью, обнадеживающе легкими по виду, ненастоящими; стволы их были украшены маленькими зелеными флажками. В открытое окно повозки Богдану прекрасно слышна была песня, которую слаженно и от души горланили ребята:

– Возьмем винтовки новые!

На штык флажки!

И с песнею в раскопные

Пойдем кружки!

Раз, два! Все в ряд!

Аллах нам рад!

Сбоку от колонны шел совсем юный знаменосец; большой флаг с кистями был ему явно великоват, но он, закусив губу, очень старался; на полотнище было видно вышитое золотом усатое доброе лицо в чалме и надпись: «Кружок „Батько Шлиман“». «Да это же открыватели древнейшего черепа!» – вспомнил Богдан сводку новостей.

Каштаны, тополя, снова каштаны вдоль улиц… Да, город был красив. Был бы красив. Если бы не отчетливое ощущение какой-то запущенности, неухоженности какой-то; улицы перекапывать у жителей время было, а вот вставить, скажем, несколько выбитых стекол – нет.